Былое: «Это было личным делом каждого студента»

В противоположность американским университетам — колледжам, в русских университетах и институтах в то время не требовалось обязательного присутствия на лекциях, семинарах или зачётах. Это было личным делом каждого студента. Точно так же и в институте практически не было зачётов в течение всего академического года; вместо этого устраивался один, но очень тщательный экзамен в конце семестра. Обычно май и часть июня специально предназначались для сдачи экзаменов по всем предметам, изучаемым в течение года. Студенты, получившие неудовлетворительные оценки, автоматически отчислялись из университетов. Высшие учебные заведения не интересовало, как студенты приобретают знания, необходимые для сдачи строгих экзаменов в конце семестра, то есть у администрации и преподавателей не было мнения, что эти знания можно получать, лишь присутствуя на лекциях, семинарах и зачётах. Вполне резонно считалось, что для этого есть и другие пути, если они удобнее для самого студента. Также вполне справедливо полагалось, что собственное желание студента учиться, подкреплённое одним жёстким экзаменом в конце семестра или академического года, является более эффективным стимулом, чем множество контрольных работ и зачётов, сопровождаемых стрессами, которые нарушают систематический ход занятий и излишне обременяют как студентов, так и профессоров. Такая система была более свободной, плодотворной и творческой, нежели современная система с обязательным посещением лекций и частыми, но поверхностными тестами. По моему мнению, наша американская система особенно вредна для способных студентов и аспирантов.

Контекст

Автор этих строк — Питирим Сорокин (1889–1968), всемирно известный социолог, профессор и основатель факультета социологии в Гарварде.

Он родился в России, здесь прошли его детство и юность, включая студенческие годы (история его пути к высшему образованию заслуживает отдельного внимания, и мы о ней рассказывали). Учился он сначала в Психоневрологическом институте, затем — в Санкт-Петербургском университете, который окончил в 1914 году и остался там для подготовки к профессорскому званию. В послереволюционные 1920-е годы Питирим Сорокин стал одним из тех представителей интеллигенции, кого выслали из России как идеологических врагов большевиков — то событие вошло в историю под названием «философского парохода».

В эмиграции Сорокин продолжил академическую деятельность, занимался наукой и преподавал, поэтому мог сравнить хорошо знакомое ему устройство высшего образования в России (конечно, в дореволюционном его виде) с американским — не в пользу последнего. Большой плюс Питирим Александрович видел в том, что в России студенты были избавлены от гиперконтроля — от них не требовалось обязательных посещений занятий и никто не устраивал им частую промежуточную проверку знаний. Считалось, что в вуз идут взрослые люди, и их образование — зона их личной мотивации и ответственности. Каждый знал набор учебных предметов, за которые предстоит сдать экзамены, и готовился к этому удобным ему способом.

Сам Сорокин, например, предпочитал учиться в основном по книгам, а лекции посещал лишь те, которые отбирал по следующим трём принципам:

• профессор читает нечто оригинальное;
• эта оригинальная теория или система знаний важна и значительна;
• то, что читается на лекциях, нигде не опубликовано.

Он утверждал, что таким образом экономил себе уйму времени, потому что посещал лишь половину лекционных курсов. Правда, при этом Сорокин был активен на семинарах и любил задавать вопросы преподавателям.

Между прочим, долгое время в российских университетах переводных ежегодных экзаменов не было, проводили только зачёты в конце каждого полугодия (считалось, что они легче экзаменов, к тому же в каждом вузе устанавливали свои требования к ним) и устраивали итоговые экзамены в конце полного курса обучения. Но в то время, когда учился Сорокин, уже экзаменовали студентов в конце каждого года.

Как бы ни хвалил эту свободную систему Питирим Александрович, у неё был жирный минус — она подходила только очень мотивированным и выдающимся молодым людям с высоким уровнем самоконтроля, вроде него самого. Таких что сейчас, что тогда было немного. Огромное число людей пребывало в статусе «вечных студентов», затягивая свою учёбу на бесконечно долгий срок, потому что они не могли сдать экзамены или просто забрасывали учёбу.

К тому же очень распространён был такой способ «учёбы», который не предполагал ни прослушивания лекций, ни прочтения книг. А именно: судорожная зубрёжка в сжатые сроки непосредственно перед экзаменами по конспектам тех, кто аккуратно ходил на лекции (конспекты размножали, заказывая литографии).

Например, князь Сергей Урусов так вспоминал о Московском университете:

Урусов подсчитал, что при 12–15 предметах и 40–50 подразделениях каждого курса в виде глав (билетов), представлявших собой группу взаимно связанных и приведённых в систему вопросов, студенту требовалось изложить во время экзаменов, «по возможности связно и толково, придерживаясь порядка изложения профессора», около 600 лекций. У кого-то получалось, а кто-то срезался.