Институты благородных девиц: история в десяти фактах

Женщины в Российской империи, вплоть до её крушения, не имели равных с мужчинами прав на образование. Для девочек открывали специальные школы, для девушек, желавших получить высшее образование, — высшие женские курсы (неполный аналог университетов). Но и эта система сложилась гораздо позднее, чем система мужского образования. Долго считалось, что девочке достаточно домашнего обучения «чему-нибудь как-нибудь». Если первая мужская гимназия открылась в России в 1726 году, то первая женская — лишь век спустя, в 1858-м. Ну а первыми учебными заведениями, организованными специально для девочек, стали институты благородных девиц. Именно с них и началась система женского образования в России.

Для чего же были задуманы эти институты и кого они выпускали — просвещённых жён или светских пустышек? Судите сами.

Институты открыли, чтобы воспитать по‑новому «полезных членов семьи и общества»

В 1764 году Екатерина II основала Воспитательное общество благородных девиц в Новодевичьем Смольном монастыре в Санкт-Петербурге (институтом это заведение стало называться позднее). Идеологом новой системы образования выступил Иван Бецкой — личный секретарь императрицы.

Вдохновлённые идеями Просвещения Бецкой и Екатерина планировали создать ни много ни мало «новую породу людей» — развитых нравственно и интеллектуально, наделённых добродетелями. Для этого открыли множество воспитательных и учебных учреждений. Идея состояла в том, чтобы воспитать в духе новых ценностей и идеалов конкретную прослойку в каждом сословии, которая и даст начало «новой породе». Первым в очереди на перевоспитание оказалось, разумеется, дворянство. Частью этого большого проекта стал и Смольный институт — первое женское учебное заведение в России.

В указе о его учреждении говорилось, что необходимо «дать государству образованных женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества». Для этого нужно было взять многообещающих девочек дворянского происхождения, оградить от влияния семей и воспитать в совершенно новом духе, превратив в добронравных воспитанных жён, которые потом распространяли бы дух просвещения и прекрасные манеры в обществе.

Помимо учёбы, девицам предстояло участвовать в светских развлечениях, балах и прогулках, а также обедать у самой императрицы, которая символически заменяла им мать.

Первые выпускницы Смольного института благородных девиц стали своего рода знаменитостями. Известный художник Дмитрий Левицкий нарисовал их портреты, императрица гордилась воспитанницами и демонстрировала их высоким гостям, с некоторыми она даже состояла в личной переписке.

После смерти Екатерины в 1796 году Смольный институт благородных девиц перешёл в ведомство жены Павла I, императрицы Марии Фёдоровны. Под её руководством в Петербурге открылось ещё два института, а в следующем столетии сложилась целая сеть подобных образовательных заведений по всей стране, известная как Мариинские женские институты. И хотя постепенно стали появляться ещё и женские гимназии, институты не исчезли. К 1917 году в Российской империи насчитывалось 30 таких заведений.

Сам факт их существования стал символом и двигателем кардинальных перемен. Однако практики обучения и воспитания в заведениях имели большое количество недостатков и постоянно подвергались критике. На протяжении всего существования институты благородных девиц находились под патронажем царской фамилии, но многие первоначальные идеи быстро растворились в закрытой и весьма специфической институтской среде.

Девочек разлучали с родителями

Институты благородных девиц — закрытые учебные заведения, по сути интернаты. Воспитанницы там жили по много лет, минимум шесть, а в XVIII веке — 12. Принимали туда девочек лет 9–12 (конкретно в Смольный, согласно уставу 1764 года, — вообще шестилетних) и воспитывали до их совершеннолетия. И на протяжении первых ста лет деятельности институтов (если точнее — до 1861 года) воспитанницам, как правило, не разрешалось отлучаться из этих заведений в течение всего срока обучения. Даже на каникулы. То есть их в полном смысле слова отрывали от семей, они вырастали вдали от дома.

Отлучиться можно было только в сопровождении классной дамы и в исключительном случае. В мемуарах бывших институток можно встретить упоминания, что даже в случае смерти близкого родственника их не всегда отпускали проститься. Так, воспитанница Петербургского Екатерининского института Надежда Ковалевская писала, что не смогла «отдать последний долг горячо любимому отцу», умершему всего за четыре месяца до её выпуска.

Другая бывшая институтка, попавшая в те же годы в Смольный, где учёба длилась девять лет, Мария Угличанинова, вспоминала о разной реакции её родителей на поступление. Когда пришла бумага о том, что её приняли, отец был безмерно рад и горд, а вот мать плакала каждый день, понимая, что расстаётся с дочерью на всё её детство. Завершая учёбу, Мария не могла поверить, что скоро увидит родных. Ей казалось, что непременно должно случиться что-то, что помешает встрече, ведь такое счастье просто невозможно.

Посещать дочерей в институте членам их семей, конечно, разрешалось, но позволить себе такое удовольствие те, кто жил вдали от столицы, могли нечасто, а то и вовсе не имели такой возможности — путешествия тогда были трудным и недешёвым предприятием.

Отсутствие семейного тепла институтки заменяли игрой в обожание

В институтах процветала игра в «обожание» — возвышенную привязанность младших воспитанниц к одной из старших институток. Каждой полагалось выбрать себе предмет обожания и превратиться в её преданную поклонницу: вздыхать, произнося драгоценное имя, постоянно ждать встречи, а когда обожаемая проходит мимо, испытывать сердцебиение и кричать: «Аngee! Beaute! Incomporable! céleste, divine et adorable!» («Ангел! Красавица! Несравненная! Неземная, божественная и восхитительная!»). Тетради институток были исписаны этими же словами и именем несравненной.

Со стороны над традицией этой потешались как над пошлой и глупой, но на самом деле причины её были не такими уж смешными. Это было обусловлено, с одной стороны, атмосферой популярных тогда сентиментальных романов, с другой — тоской по семье.

Когда новенькую смолянку Угличанинову обступили соседки с требованием доложить, кого она обожает, та «подумала, что, верно, няню обожала, но не смела сказать». И произнесла имя некой Машеньки Перелешиной, подруги её старшей сестры, которую она никогда не видела, но знала, что та тоже учится в Смольном. Затем девочка попросила кого-то показать ей Перелешину в общей столовой.

«У каждого класса были совершенно отдельные столы, и я могла только издали на неё глядеть, и вот внезапно у меня загорелась сильная к ней привязанность: ведь одно её имя мне напоминало далёкое родное!.. Помню, что я просила одну из подруг передать ей поклон от сестры и, когда она подошла ко мне и стала расспрашивать о ней, я была в большом восторге и долго жила этим, вспоминая каждое её слово», — вспоминала потом Угличанинова.

Обожали — почти обожествляя — и членов императорской фамилии, навещавших иногда институты. Из учителей любой, кто по-доброму обращался с девочками и интересно рассказывал свой предмет, тоже становился объектом обожания. Такого называли «божеством во фраке», тайком наливали ему духи в карман пальто, отмечали его именины. Это при том, что к преподаванию допускались мужчины либо пожилые, либо с какими-нибудь внешними изъянами, которые должны были делать их непривлекательными в глазах девиц.

Девочек не били, но применяли к ним много других наказаний

В середине XVIII века побои считались нормальным средством воспитания. Однако Екатерина II решила, что в Смольном единственным наказанием должно быть «увещевание». Однако достаточно бегло просмотреть несколько воспоминаний выпускниц этого заведения, чтобы понять, что правило в дальнейшем не соблюдалось — институток наказывали постоянно и жёстко.

Как мы видим, многие из этих наказаний телесные: хотя розог в институтах благородных девиц не водилось, было много других способов физического воздействия — не говоря уже про психологическое давление. Чего стоил только отказ в свидании с родными в приёмные дни! Такое практиковалось за самые невинные шалости. Другое распространённое наказание — выставить девочку в институте на всеобщее обозрение без передника (это считалось особенно постыдным). Всё это можно назвать скорее грубой дрессировкой, чем воспитанием в духе Просвещения, которое задумывала Екатерина II.

Всё, впрочем, зависело от классной дамы, в безраздельной власти которой оказывались девочки. В мемуарах воспитанниц можно встретить не одну печальную историю об институтках, полностью сломленных систематической травлей. Классная дама могла всё: объявить институтку «опальной», отстранить от занятий, высмеять, лишить обеда, запереть на ключ. «Трудно поверить, но за четыре-пять лет её пребывания в классе ни одна воспитанница не была ею наказана», — писала бывшая смолянка Лазарева об одной своей классной даме, и такой отзыв можно встретить лишь в виде исключения.

Возможно, суровость классных дам объяснялась довольно тяжёлыми обязанностями — каждая должна были заботиться обо всех воспитанницах приписанного к ней дортуара. То есть в ведомстве одной женщины оказывалось несколько десятков девочек, лишённых семьи. Дамы отвечали за внешний вид и манеры институток, готовили с ними домашние задания, следили за дисциплиной на уроках и вообще неотступно следовали за своими подопечными. Классная дама жила в институте и почти всё своё время посвящала ему. Мало кто стремился к подобной службе по зову души: часто на ней оказывались дворянки обнищавших родов, которые не могли выйти замуж из-за отсутствия приданого. В те дни альтернативой для них было лишь стать приживалкой в семье дальних родственников.

Читайте также:

Когда в российских университетах появились первые преподавательницы

Институтки носили одинаковую форму, но относились к ней по‑разному

Потомственные дворянки и представительницы других привилегированных сословий часто учились за казённый счёт. Пребывание некоторых девочек оплачивали лично члены императорской фамилии, желая таким образом поддержать ту или иную обедневшую семью. Богатые люди могли также в качестве пожертвования оплатить обучение сироты или дочери погибшего на военной службе. Таким образом, под одной крышей оказывались девочки из семей с совершенно разным финансовым положением. Но форма была одинаковой для всех — камлотовые платья определённой расцветки и белые передники.

В младшем классе девочки носили знаменитые коричневые — «кофейные», как их называли — платья, за которые их прозвали «кофейницами», «кафушками» или «кофульками». Учащиеся в средних классах одевались в голубые и серые платья, а старшие носили символические белые наряды, которые должны были подчёркивать их ангельскую сущность и готовность стать невестой. Белые платья иногда заменяли зелёными, но старший класс всё равно именовался «белым».

В Смольном платья были с декольте, открывавшим шею и плечи, и короткими рукавами — ведь девочек готовили к выходу в свет, они должны были привыкать к подобным фасонам. Сверху полагалось носить белую пелеринку — коротенькую накидку — и съёмные рукавчики до запястья. Но на уроках перед преподавателем девочки обязаны были сидеть без пелеринок — и дрожать, потому что в классах обычно было очень холодно. Это издевательское правило отменил Константин Ушинский, когда стал инспектором Смольного института.

Читайте также:

Константин Ушинский: кратко о его педагогических идеях, реформах и судьбе

В некоторых институтах разрешалось купить себе собственные туфли, но часто одинаковой должна была быть и обувь. Кто-то из бывших институток потом с благодарностью вспоминал уравнительную функцию формы, потому что благодаря ей одноклассницы порой не догадывались, у кого какое материальное положение. В иных случаях воспитанницы жаловались, что форма была безобразной и недостаточной. Елизавета Водовозова, окончившая Смольный институт в 1862 году, вспоминала в мемуарах, что по фигуре девочки шили только платье, а бельё, верхняя одежда доставались какие попало, корсет был неудобным, а обувь — не по мерке, в ней было невозможно танцевать. Приходилось делать докупки, и девочки презирали тех, кто не мог позволить себе дорогую одежду.

Ну а очевидной разница в материальном положении одноклассниц становилось, когда наступало время выпускного бала — и шикарных нарядов для него. Для девочек из бедных семей подготовка к празднику превращалась в шок от столкновения с реальностью, о которой они забывали за время учёбы.

Хорошо кормили только по праздникам

Характерным свойством закрытых учебных заведений является скудное меню, и институты благородных девиц не были исключением. Даже те из них, которые находились под прямым патронажем членов царской семьи.

Одни институтки в своих мемуарах говорили о том, что кормили их не то что бы совсем плохо, но не вполне достаточно, другие откровенно голодали и впоследствии едко высмеивали институтский скудный стол. Так, бывшая воспитанница Смольного писательница Александра Соколова прямо обвиняла в воровстве институтского эконома, которому, по её словам, за счёт недоедания девочек «удалось нажить очень крупное состояние и дать за каждой из трёх своих дочерей по 100 тысяч наличных денег в приданое».

Конфеты, пирожные и другие вкусности, как и вообще хорошая сытная еда, — например, бутерброды с маслом и куском телятины, — доставались институткам только в особенные дни: по праздникам или в случае бала. Иногда члены императорской фамилии или другие важные особы присылали съестные гостинцы. Воспитанницы, у родителей которых была возможность внести на это деньги, во время перерыва в занятиях ходили пить чай с сухарями у классной дамы. Остальным приходилось изыскивать иные способы заморить червячка: кому-то перепадало угощение от поделившейся домашними гостинцами подруги, кто-то ухитрялся тайком сделать сухари из где-то добытого хлеба, были и те, кому оставалось только таскать куски с приготовленных важным гостям тарелок.

Манерам уделялось больше внимания, чем образованию

Согласно уставу Смольного института, утверждённому ещё при Екатерине II, программа там предлагалась такая:

• Исполнение закона и катехизм (то есть фактически Закон Божий).
• Все части воспитания и благонравия.
• Российский и иностранный языки.
• Арифметика.
• Рисование.
• Танцевание.
• Музыка вокальная и инструментальная.
• Шитьё и вязание всякого рода.

Дальше программа по части предметов несколько расширялась (добавлялись география, история и «некоторая часть экономии», под которой понималось домоводство), но воспитание оставалось важнейшим стержнем. А в последние годы обучения девочкам полагалось повторять всё пройденное, усовершенствовать «знание закона», а также освоить «все правила доброго воспитания, благонравия, светского обхождения и учтивости».

На практике главными целями в системе институтского образования были успешное овладение французским языком, освоение светского этикета, а также умение превосходно танцевать. Вполне понятный набор, если учесть, что самым почётным итогом учёбы считалось назначение фрейлиной во дворец — это называлось «быть пожалованной шифром». Такой чести удостоились пять лучших выпускниц первого выпуска Смольного, в дальнейшем традиция продолжилась. Ну а потом, вращаясь в высшем свете, фрейлина могла рассчитывать на самую блестящую партию в смысле замужества.

Всё бы хорошо, но столь высокая планка — стать фрейлиной — светила лишь единицам. Остальным же оставалось надеяться после выпуска на то, что родители будут хотя бы вывозить их на балы, где их заметят женихи, — то есть перспективы опять-таки были связаны с замужеством.

А вот девушкам из бедных провинциальных семей привитые в институте безупречные светские манеры, танцевальные па и беглый французский могли вообще никогда не пригодиться. Разве что в роли классной дамы — вот ещё одна «карьера», возможная после окончания института. В иных случаях практически полезными были, может, только навыки рукоделия, которому девочек в институтах тоже обучали.

Как метко замечала Александра Соколова, учившаяся в Смольном в сороковые годы XIX века, к образованию там относились не слишком серьёзно: «Насчёт реверансов у нас было гораздо строже, нежели насчёт уроков». И это было чистой правдой.

Например, русскую литературу в Смольном запросто «изучали»… не читая самих произведений! Что рассказал о книге учитель, то и следовало зазубрить. Этот факт немало поразил Константина Ушинского в первые дни его назначения в Смольный инспектором.

Благодаря Ушинскому в начале 1860-х в Смольном образование стало меняться к лучшему. А ещё при нём появился дополнительный старший класс, окончание которого давало девушкам звание домашней учительницы — то есть профессию и верный кусок хлеба для представительниц бедных семей.

Читайте также:

Елизавета Водовозова — о том, как она искала у Ушинского руководство по учёбе

Науками девочек скорее развлекали, чем обучали им

К концу XVIII столетия список преподаваемых в Смольном институте предметов выглядел не так уж плохо. Там значились русская и иностранная словесность, а также введение в некоторые естественные науки. Мария Угличанинова, поступившая в Смольный в 1839-м, вспоминала, что при ней преподавались также история, география и математика, а в старшем классе — ботаника, минералогия, зоология и физика. Всё это на французском языке и «в сжатом виде». Звучит не так плохо, но что же представляло собой это преподавание?

Вообще-то, в Смольном имелось многое необходимое для наглядного изучения естественных наук: коллекции минералов и животного царства, гербарии, физические инструменты. Но только всё это богатство пылилось без дела, пока его случайно не обнаружил и не извлёк на свет божий всё тот же Ушинский.

Правда, были среди преподавателей и хорошие исключения: в воспоминаниях воспитанниц институтов встречаются рассказы о любимых профессорах, которые рассказывали интересно и очень выделялись на общем фоне. Благодаря Ушинскому таких стало больше. Он не только увеличил количество часов, отведённых на естествознание и другие предметы, но также ввёл чтение лекций на русском языке вместо французского и поменял преподавательский состав на педагогов нового поколения.

Однако и те, кто поступал в последующие годы, не перестали жаловаться на то, что к обучению рукоделию и пению относились серьёзнее, чем к наукам. Так, учившаяся в 1863–1869 годах в Казанском Родионовском институте благородных девиц будущая эсерка Вера Фигнер возмущалась, что учитель зоологии и ботаники «не показывал ни скелета, ни хотя бы чучела какого-нибудь животного, ни одного растения. Ни разу не заглянули мы в микроскоп и не имели ни малейшего понятия о клетке и тканях».

Внешние данные имели больше значения, чем способности

Смолянка Александа Соколова вспоминала в мемуарах такой эпизод. Однажды Николай I явился в институт без предупреждения, прошёл прямо в кухню, попробовал суп и сказал, что такой гадостью не кормит даже своих солдат. Узнав об этом, инспектриса собрала самых красивых воспитанниц из старшего класса и под предлогом примерки для грядущего мероприятия велела им нарядиться. Помимо эффектных платьев, на девочках были «большие серьги из белых бус в золотой оправе» и «выбрана была модная в то время очень красивая причёска».

Когда в столовую вошёл мрачный государь, в третий раз повелевая позвать эконома, он вдруг увидел парад красавиц. По словам Соколовой, император заулыбался и стал игриво спрашивать, не является ли он предметом обожания хоть какой-нибудь из девочек. В результате Николай уехал довольным, а эконом не потерял своё место.

История эта показывает, что красота воспитанниц являлась их главной ценностью и разменной монетой. Выпускница Московского Екатерининского института Софья Хвощинская вспоминала, что ещё при поступлении девочек распределяли по классам, соотнося решение с внешностью вновь прибывших. А смолянка Мария Угличанинова рассказывала, что при появлении в институте императрицы Александры Фёдоровны в первые ряды ставили самых хорошеньких, а самых «дурных» прятали в середину, так как её величество любила видеть красивые лица.

Все принимали эту систему как должное, каждая знала своё место в иерархии. Причисленные к красавицам понимали, что без труда сдадут экзамены, но в их жизни тоже были свои сложности — например, чрезмерное внимание. Так, широко известна история одной из выпускниц того самого первого набора смолянок — Глафиры Алымовой. Девушка подверглась настоящему преследованию со стороны Ивана Бецкого.