Былое: о дедовщине в институтах благородных девиц

«Тихая, застенчивая, впечатлительная и нервная, она теря­лась при каждом окрике. А с поступления в институт она ничего, кроме крика, брани, толчков, не слыхала и не виде­ла. Никто не сказал ей доброго слова, никто же не принял участия, никто не помог ей. Все, на себе испытавшие, знают, какое тяжёлое время переживают вновь поступающие, осо­бенно если они попадают в класс, прошедший уже несколь­ко лет институтской жизни. Ежедневные крики, брань, изде­вательства над новенькой, вроде обливания холодной водой, когда она засыпала; одно: „Пошла прочь“, когда больная от непривычного света глазами, с расширенными от атропи­на зрачками она умоляла по очереди всех воспитанниц раз­решить ей послушать, как они приготовляют урок, иначе её ожидает наказание за незнание его; крики классной дамы за всё и про всё, когда, отвечая урок французской литературы, девочка, прекрасно зная язык, осмеливалась заменить одно слово другим, а требовалось отвечать „в зубряшку“, то есть слово в слово; крики инспектрисы, чуть не каждый день отчитывавшей класс, и так далее — всё это не могло не подей­ствовать на девочку. Она не выдержала, и я через три месяца вынуждена была взять её совсем из института по совету про­фессора Мержеевского, предупредившего меня, что девочку ожидает столбняк, если я её не возьму немедленно.

И долго потом я ничем не могла вызвать улыбки на её лице».

Контекст

Эти строки принадлежат Анне Лазаревой, жене генерал-лейтенанта Ивана Лазарева. Она вспоминает о том, как поместила свою дочь в самый известный институт благородных девиц — Смольный. Дело происходило в восьмидесятые годы XIX века.

За романтичным названием этих заведений закрытого типа, обучавших девочек светским манерам, скрывалась практически казарменная обстановка. В институтах были суровые условия и действовали очень жёсткие правила, классные дамы часто бывали слишком строги и порой даже жестоки к своим подопечным. Пожаловаться родным не у всех получалось: если семья девочки не жила в том же городе, где располагался институт, то встретиться с близкими удавалось только на каникулах. Классные дамы контролировали даже личные письма воспитанниц — их полагалось сдавать незапечатанными. Неудивительно, что в воспоминаниях бывших институток часто встречается сравнение с военной муштрой.

Читайте также:

Институты благородных девиц: история в десяти фактах

В подобных обстоятельствах обиды и подавленная агрессия всегда вымещаются на слабых — младших и новеньких. Поэтому ещё одним типичным явлением в институтах благородных девиц была дедовщина. Ситуация с дочерью Анны Лазаревой осложнялась тем, что благодаря хорошей подготовке её в 13 лет приняли сразу в третий класс, где большинство девочек было уже старше 15 лет.

Как администрация встречала новеньких

Другая воспитанница Смольного, Елизавета Водовозова в своих подробных мемуарах «На заре жизни» описала, как грубо её и другую новенькую девочку вместе с их мамами встретили в первые же мгновения их прибытия в институт дежурная классная дама мадемуазель Тюфяева и начальница Смольного Леонтьева.

Елизавета, в нетерпении увидеть будущих одноклассниц, обратилась к классной даме: «Где же девочки, тётя?» и тут же получила злой окрик: «Я тебе не тётя! Ты должна называть классных дам — мадемуазель».

Если Елизавета, воспитанная сдержанной и строгой матерью, после этого окрика просто замолчала, то вторая девочка, очень домашняя и нежная, испугалась и заплакала, не желая оставаться в таком месте. Вместо того чтобы успокоить девочку, начальница упрекнула её мать в том, что она вручает ей «недисциплинированного и испорченного ребёнка», на что та справедливо заметила: «Как же можно так сказать, не зная ребёнка?» — и получила грубый окрик уже в свой адрес. Последовавший за этим конфликт так потряс девочку, что она упала в обморок. В дальнейшем она так и не смогла привыкнуть к жестокому обращению в институте, от нервного напряжения вскоре тяжело заболела, и мать забрала её домой — умирать.

Читайте также:

Былое: «Чтение в институте не поощрялось»

Как встречали новеньких одноклассницы

Воспитатели в институтах ранжировали девочек исходя из внешних данных. Каждая знала, достаточно ли она хороша, чтобы стоять впереди на торжественных мероприятиях, или её место — за спинами более миловидных подруг. Поэтому вновь прибывших институтки в первую очередь тоже оценивали внешне, не стесняясь делать вслух замечании по поводу лица, фигуры и, конечно, наряда.

Затем следовали вопросы на засыпку. Девочки стремились продемонстрировать новенькой свои чопорные манеры и искушённость, а её — выставить неотёсанной дурочкой. Например, выясняли, пробовала ли та какие-нибудь деликатесы или, выросшая в далёком поместье, знает лишь самую простую кухню. Пытаясь понравиться, наивные девочки попадались на удочку, утвердительно отвечая на вопросы, содержащие неизвестные им слова: например, подтверждали, что ели какие-нибудь «жирандольки» и пробовали «физику с молоком». Выпускницы вспоминали, что такие «забавы» иногда носили характер откровенных издевательств, а за неправильные ответы новенькую могли больно щипать.

Дальнейшая судьба девочки зависела от обстоятельств — её характера, места и времени учёбы, обстановки в заведении. У многих сохранились и добрые впечатления об отношениях внутри класса. Та же Анна Лазарева, вынужденная забрать дочь из Смольного, о собственной институтской жизни (она в юности училась в Патриотическом институте) вспоминала тепло. Она упоминала об «обетах дружбы» и трогательных привязанностях, которыми девочки компенсировали отсутствие семейного тепла.

Как с девочками обращались классные дамы

Разумеется, атмосфера в институтах очень зависела от поведения инспектрис и классных дам. Бывали случаи, когда взрослые не только не приходили на помощь новенькой, но, напротив, выступали зачинщиками травли или сами издевались над детьми.

Писательница Александра Соколова, учившаяся в Смольном институте в 1840-х годах, в своих воспоминаниях описала историю девочки Кати, которую решила проучить не кто-нибудь, а сама классная дама. На глазах девочки она раздала гостинцы, которые той привезли из дома, остальным воспитанницам. Возмутившись, Катя пошла и тихонько съела какие-то другие не принадлежавшие ей конфеты. За это Кате повесили на шею табличку «воровка» и заставили стоять так на всеобщем обозрении. Не считая себя виноватой, девочка продолжала показывать характер: за новыми наказаниями следовали новые выходки. Так Катю сделали изгоем и объектом постоянных насмешек — в конце концов ей тоже пришлось покинуть заведение.

Упомянутая выше воспитанница Смольного Елизавета Водовозова описывала и вовсе вопиющие случаи. Например, одна из классных дам, чьим «заботам» был поручен младший класс, заставляла девочек ни за что часами стоять на коленях, швыряла в них книгами, а спустя какое-то время и вовсе принялась регулярно будить детей по ночам и с криком: «Господь прогневался на вас!» требовала вставать на молитву. Остальные взрослые, включая начальницу, об этом прекрасно знали и, вероятно, понимали, что крайняя неуравновешенность мадемуазель Нечаевой объясняется прогрессирующим душевным расстройством. Но её не увольняли до тех пор, пока она не привела ночью полуголых детей на молитву в комнату самой начальницы.